Алёна, 64 - 28 июня 2012 11:25

продолжение.....
Судя по епитимийникам – сборникам исповедных вопросов, распространявшимся среди священников для служебного пользования, - греховные связи зятьёв и тёщ вскрывались в обилии. Поэтому, наверное, церковь даже перестала относить их к супружеской измене, которая наказывалась пятнадцатью годами поста. За неоднократное же соитие тёщи и зятя давалось только пять лет епитимьи.

На исповеди батюшка дотошно выспрашивал и мужа, и жену, как они любят друг друга. Не из праздного интереса: так было должно. И не эмоции подразумевались, а «прилежание любодейское»: «Не ты ли, дочь моя, сверху? Не сзади ли Степан тебя тешит?» (А может и не Степан).



Рекомендуемые вопросы охватывали «блуд в непотребно естьство в рот», «блуд чрес естьство в афедрон (анальный секс)», «блуд с собой до испущениа», «жена в собе блуд творит»… Прихожанам настойчиво советовалось сообщать духовникам о любой попытке супруга или супруги разнообразить интимную жизнь, как считалось, противоестественным образом, о нарушении запрета «имети приближенье» по средам, пятницам и субботам. О том, что «слились телами с проникновением», а иконы, как положено при этом, не занавесили, нательные крестики не сняли…

- Грех! Грех! – сокрушался священник, и никто не спорил, но, выйдя из церкви, вздыхал крестьянин облегчённо:

- Грех – пока ноги вверх, а опустил – так Бог и простил!

Ходила такая поговорка в народе. А, вздохнув, мужик отправлялся к бабке-знахарке, чтобы накормила воробьиным сердцем, - воробью на Руси приписывалось свойство повышать половую потенцию мужчины.
В одном из лечебников утверждалось: кого замучила «нестоиха» (чумовое словечко), необходимо поймать тридцать воробьёв (ого!), испарить их в горшке без воды и дать съесть страдальцу, «и будет у него михирь стояти». На женщину то же воробьиное сердце действовало противоположно – проглотит и пропадёт у неё начисто охота шастать по ночам к соседу-холостяку.

Имелось снадобье и помощнее – яички чёрного кота ( так вот откуда у женщин страсть к кастрации домашних любимцев), которые зажаривали на сильном огне и разжёвывали с картошкой и хрустящим огурцом. Последствия были, рассказывают, впечатляющими – любая дурнушка, и пьяными-то отвергаемая с руганью, становилась объектом похотливых вожделений, и – отчаянная! – гордилась, слыша про себя заслуженное: «Б…ь!»

Прозвище это обрело нынешний свой смысл уже ближе к нашему времени. В Древней Руси слово «б…ение» было синонимом пустословия, болтовни. «Б…ь» означало то же самое, что обманщик, суеслов, вздор, пустяки, ложь… Только в ХVII веке это слово стало грубым.



Ну, это – между прочим. Что же касается народной традиции, то половая жизнь воспринималась просто, вещи назывались своими именами и при этом не возникало ощущения, что речь идёт о чём-то греховном, грязном.

Ну что похабного в том, что, высевая зерно, мужик подчас снимал штаны, и как бы имитировал соитие с землёй, а при посадке огурцов бегал со спущенными портками вокруг грядки, желая, чтобы огурцы выросли такие же, как его половой член? (Угыгался, пока писАл). Скорее это похоже на бесшабашный праздник плоти, на игру, на фантазию. На творчество, наконец, продолжающееся и в фольклоре.



Часто приходится видеть слово из трёх букв на стенах в подъездах, общественных туалетах и на заборах… И вот вам факт для размышления: эти три буквы специально процарапывались на северно-русских прялках для придания им магической силы. О как!

Ох уж эти предки! (история России)

• 
• 
•