Алексей, 34 - 11 апреля 2014 23:22

Среди прочих факторов духовного оскудения публики, вуайеристский жанр
биографии занимает первое место. То, что погубленных дев гораздо больше, чем
бессмертных лирических стихов, по-видимому, никого не смущает. Последний
бастион реализма -- биография -- основывается на захватывающей предпосылке,
что искусство можно объяснить жизнью. Следуя этой логике, "Песнь о Роланде"
должна быть написана Синей Бородой (ну, по крайней мере, Жилем де Рецем), а
"Фауст" -- Фридрихом Прусским или, если вам так больше нравится,
Гумбольдтом.
Поэта с его менее красноречивыми согражданами роднит то, что его жизнь
-- заложница его ремесла, а не наоборот. И не потому только, что ему платят
за слова (редко и скудно): дело в том, что он тоже платит за них (часто
ужасающе). Именно последнее порождает путаницу и плодит биографии, потому
что безразличие -- не единственная форма этой платы: остракизм, заключение,
изгнание, забвение, отвращение к самому себе, сомнения, угрызения совести,
безумие, ряд дурных привычек -- тоже ходовая монета. Все это, естественно,
легко изобразить. Однако это не причина писательства, а его следствие. Грубо
говоря, чтобы вещь продать и при этом избежать клише, нашему поэту постоянно
приходится забираться туда, где до него никто не бывал, -- интеллектуально,
психологически и лексически. Попав туда, он обнаруживает, что рядом
действительно никого нет, кроме, возможно, исходного значения слова или того
начального различимого звука.
За это приходится платить. Чем дольше он этим занимается -- изречением
доныне не изреченного, тем необычнее становится его поведение. Откровения и
прозрения, полученные им при этом, могут привести либо к увеличению гордыни,
или -- что более вероятно -- к смирению перед силой, которую он ощущает за
этими прозрениями и откровениями. Ему еще может втемяшиться, что, сделавшись
рупором языка, более старого и более жизнеспособного, чем что-либо, он
перенимает его мудрость, а заодно и знание будущего. Сколь бы ни был он
общителен или застенчив по природе, подобные вещи выбивают его еще дальше из
социального контекста, который отчаянно пытается вернуть его назад, приводя
к общему генитальному знаменателю.

• 
• 
•