Николай, 46 - 25 февраля 2008 17:00

«Прыг под землю, скок – за облако», «Мы будем умирать, а вы – наблюдать», «Вечная весна в одиночной камере», «На кассете без меня», «Кто не боится помереть, тот не сможет проиграть» – у авторов некрологов нет недостачи в заголовках; их герой много, чрезвычайно много, может быть, больше, чем кто-либо другой, сказал и спел о смерти. Егор Летов не играл со смертью – он говорил с ней на равных. Все его главные строчки, песни и альбомы суть попытки преодолеть себя, выпрыгнуть из тела, заглянуть на ту сторону, доплыть на тот берег; во всех своих программных интервью он говорил о том, что рок – как война – возможен только напролом, наотрез, до конца, до невозможной победы или до гениального поражения. «Гражданская оборона» – это музыка, сыгранная в пограничной (если по Ясперсу) ситуации. 19 февраля 2008-го года Егор Летов переступил границу.

Сутки спустя после того, как у Летова остановилось сердце в его омской квартире, так и тянет провозгласить что-нибудь многозначительное вроде примелькавшегося уже заявления «ушла эпоха». Но это будет фальшью – и это будет ложью. Эпоха беспощадного советского панк-рока, позднее снабженного эпитетом «экзистенциальный», бывшего равно способом выживания и верной дорогой к непрерывному суициду, эпоха лютых 90-х с их крайностями, перевертышами и обреченным торжественным красноречием – все это кануло, минуло; и Летова, каким мы его знали и видели, в последнюю очередь можно было назвать их хранителем и знаменосцем (под «мы» я здесь разумею себя и, может быть, свое поколение – мне 23, первым альбомом «ГО», который вышел при мне, был «Звездопад»). Летов был шире и больше любой проходящей эпохи, он пропускал их через себя, но никогда в них не умещался; он был им параллелен. Он ушел в одиночку, и все попытки привязать его смерть к текущему моменту будут чудовищной натяжкой.

Главный панк СССР (что за комическое звание?), бунтарь-метафизик, поэт, в полной мере продолживший большие стихотворные традиции (обэриутов, прежде всего), психоделический философ, экспериментатор, творивший в условиях омской комнатушки конкретную музыку и авангардистские саунд-коллажи (говоря о Летове, почему-то зачастую забывают о его непостижимом проекте «Коммунизм»), вдохновитель и пропагандист сибирской волны – сейчас ему, конечно, начислят всевозможных регалий. Думаю, справятся и без меня – тем более что все это, в конечном счете, пустое: точнее всех о Летове всегда говорил сам Летов. Лучшие его интервью – те, которые сделаны с самим собой. Написанные им «Гроб-хроники», летопись трудов и дней «Гражданской обороны» и их окружения с самого начала и вплоть до ранних 90-х, помогают понять эту музыку больше самых блистательных рецензий. Даже их взятый из Галича эпиграф мог бы стать вернейшей эпитафией автору: «Пошли мои кирзовые на город на Берлин / Грома гремят басовые на линии огня / Идут мои кирзовые, да только без меня».

Возможно, хоть сколько-нибудь честнее будет вспомнить. Майским вечером 2005-го «Гражданская оборона» играла в «Лужниках» – и эта грандиозная, стадионных размеров площадка не казалась для Летова чем-то неорганичным; не его поймал в сети мэйнстрим – это его родное подполье разрослось до размеров вселенной. Концерт приближался к финалу; группа заиграла «Русское поле экспериментов» – одну из самых больших, тяжелых и существенных своих вещей. И тогда Летов снял с плеча гитару и начал танцевать. То есть это был даже не танец; здесь скорее уместно что-то безличное – двинулось тело кругами по комнате. То был какой-то жуткий хтонический пляс; изъяснение самого страшного и самого главного на языке тела. То был всамделишный прыжок из каленой стали в чудовищные дали, из родной кровати – в последний раунд. То был сеанс одновременной игры с Богом, после которой уже не были возможны ни продолжение, ни даже аплодисменты.

Собственно, искусство по Егору Летову всегда должно было быть – и в его случае было – таким сеансом.

Заголовки посмертных статей, вкривь и вкось утилизирующие приснопамятное «Все идет по плану», – какая несусветная пошлость... Не из-за самой песни даже, хоть ее и затерли до полного обезвоживания смыслов. Из-за того попросту, что к Летову этот вердикт нельзя применить ни под каким видом. Он-то всегда изменял плану и рушил систему. В последнее время он часто отвечал на недоуменные вопросы цитатой из нелучшей, но исключительно меткой поздней песни «Нас много»: «Я не настолько нищий, чтобы быть всегда лишь самим собой, и меня непременно повсюду несметное множество». Патентованный антисоветчик, он обернулся большевиком, как только его начали возводить в учителя. Сменил простецкий панк на расписную психоделику. Воспевал революцию, когда революция была проиграна, потеряна и убита. Пел чужие песни, когда от него ждали последнего слова. Вернулся прежним, лихим и осатанелым Егором, когда на нем уже практически поставили крест. Записал свой мудрейший и светлейший альбом, когда провозгласили было, что да – вернулся (последняя пластинка «Гражданской обороны» «Зачем снятся сны?» – едва ли не первая, которую можно аттестовать словом «смирение»; ни единого матерного слова – лишь потрясающий вид из окна, таинственная ночь и звезды в бороде). Подался в философические письма, когда, как многим казалось, впору было сочинять новый «Новый 37-й». Умер, спокойно переиздав почти весь свой безразмерный архив; не от передоза, не от пули, не в петле – во сне. В своей постели.

Некролог – порочный жанр. Скорее всего, это еще не конец – должны были остаться черновики, наброски, пробы; наверняка последуют разысканные раритеты, возможно даже – самый последний альбом. И хотя, вероятно, нельзя придумать ничего банальнее подобного заключе�

• 
• 
•