...собственно, вся эта поездка была спонтанно решена мной совсем не из-за яхты, а потому, что у нас с тобой будет хотя бы час-полтора посмотреть друг на друга, поговорить, и...и опять, как все последние наши встречи -- захожу в твое государственное учреждение, ты ведешь меня его коридорами, всюду разные чужие люди в белых халатах или костюмах, мы заходим в твой кабинет (это странно -- в девятнадцать лет иметь свой кабинет), и закрываем двери, но даже не думаем воспользоваться этим милым обстоятельством; пока ты закрываешь компьютер, я любуюсь тобой, такой повзрослевшей и совсем другой -- впрочем, это бывает каждый раз, каждую нашу встречу. И потом, уже за столиком, пригубив мартини, мы продолжаем наши истории, и параллельно рассматриваем друг друга, и с каждой минутой приближаемся к тому моменту, когда вдруг понимаем, что осталось каких-то сорок минут, и после -- снова полгода отрывочного общения и невыносимой тоски в первые дни после встречи, и мы беремся за руки, и уже не отпускаем их. Ты замечаешь царапину на моем плече, я глажу твои пальцы. Мы преодолели наконец прошедшие полгода, но у нас осталось всего двадцать минут, и каждый думает: почему, почему я не взялся за руку тогда, в самом начале? Ты сдаешься и внезапно просишь: "Перенеси встречу!" Если бы я мог, я бы заплакал от этой искренности. Отрицательно машу головой, а ты тихо просишь: "Ну пожалуйста! Пожалуйста!..." Я говорю что-то смешное, и мы оба смеемся, ты -- подавив слезы, я -- подавив в себе безумие. Дальше не будет драм, и когда мы расстанемся на Крещатике, ты вдруг начнешь дико смеяться, и я буду обнимать тебя, понимая, что это совсем не смех -- это слезы выходят из тебя, сделав так, чтобы я их не видел.
